Следы на песке

בסעייתא דשמיאС Б-жьей помощью


Народная легенда рассказывает о странном сне одного человека. Он видит, как по берегу моря идут две пары следов, и понимает, что это следы его и Всевышнего.
Но в самые трудные моменты жизни этого человека на песке оставалась только одна пара следов. И он спрашивает Всевышнего: "Почему ты оставлял меня именно тогда, когда мне так нужны были твои помощь и поддержка?" Всевышний ему отвечает: "В эти моменты я нёс тебя на своих плечах."
Во всех делах и начинаниях мы нуждаемся в поддержке Всевышнего. Как сказал царь Соломон в Теилим( Псалмах) 127: "Если Всевышний не будет строить дом, напрасно трудятся строящие его; если Всевышний не будет охранять город, то напрасно старается сторож".
Мы молимся и просим Всевышнего не оставлять нас без своего благословения и своей поддержки во всех наших благих намерениях и в трудах праведных во все дни нашей жизни. Мы надеемся, что Всевышний поможет нам в этой работе, цель которой - помочь людям стать здоровыми и материально обеспеченными.

воскресенье, 11 августа 2019 г.

МОЙ ПЕРВЫЙ ПЕСАХ

Марк Бродкин 
Отрывок из будущей книги (№3)
МОЙ ПЕРВЫЙ ПЕСАХ
Рассказывает Людмила Бродкина (Герштейн).
Один раз родители объявили мне, семилетней девочке, что вечером мы всей семьёй, я, папа, мама и бабуся идём в гости к нашим друзьям, пожилой паре Тартаковских. Это было странно, так как обычно к ним в гости я ходила только с бабусей и только по утрам. На столе у них было угощение, и я ощущала праздник, хотя точно знала, что никакого праздника сегодня нет. Все уселись за стол и стали провоцировать меня, единственного ребёнка в компании, на вопросы. Хотели, чтобы я внимательно посмотрела на стол и сказала, чем сегодняшний стол отличается от обычных праздничных столов. И даже в лоб спросили: «ЧЕГО НА СТОЛЕ НЕХВАТАЕТ?»
Я ответила, что на столе всё в порядке: есть сыр, бисквитный пирог (Берта Абрамовна Тартаковская всегда его пекла), есть какое-то странное печенье с дырочками. И это нормально, потому что от Берты Абрамовны можно было ожидать всякой выпечки. Были даже гренки, сделанные из этого печенья. Поэтому я сказала, что всё в порядке. Когда у мамы закончилось терпение, она обратила моё внимание на ОТСУТСТВИЕ ХЛЕБА. Я ответила, что это неважно, потому что хлеб у нас и дома есть, а такие вкусные гренки я дома никогда не ела. Вполне МОЖНО ОДИН ВЕЧЕР ОБОЙТИСЬ БЕЗ ХЛЕБА.
Потом все взрослые стали рассказывать какую-то сказку, которую я слышала впервые. Как люди шли по пустыне и бросали кусочки теста на спину впереди идущего. Было так жарко, что ТЕСТО ЗАПЕКАЛОСЬ И ПОЛУЧАЛИСЬ ПРЕСНЫЕ ЛЕПЁШКИ, вроде этой самой мацы, которую мы сегодня едим. Мне было непонятно, НА КОГО БРОСАЛ ТЕСТО ИДУЩИЙ ВПЕРЕДИ ВСЕХ. Мне не ответили ничего вразумительного, и я поняла, что они сами ничего не знают. И ЗАЧЕМ БЫЛА НУЖНА ТАКАЯ СПЕШКА? Мне объяснили, что за ними гнались плохие люди. И вот В ПАМЯТЬ ОБ ЭТОМ СОБЫТИИ сегодня мы не едим хлеб. Я спросила: «А как же бисквитный пирог?» Мне объяснили, что он испечён из особой муки, сделанной из мацы.
Мне сказали, что все эти люди, которые пекли мацу в пустыне, были евреями. Этому я совсем не поверила. ВЕДЬ ЕВРЕИ - ПРИЛИЧНЫЕ ЛЮДИ И НЕ СТАНУТ БЕГАТЬ С ГОЛЫМИ СПИНАМИ ПО ПУСТЫНЕ. А в конце меня предупредили, что в школе и во дворе нельзя рассказывать о нашем сегодняшнем празднике.
Второй Песах был у меня уже после свадьбы.

среда, 17 июля 2019 г.

ЕВРЕЙСКИЕ СОЛДАТЫ НА ШИПКЕ


№22. Для будущей книги.    ЕВРЕЙСКИЕ СОЛДАТЫ НА ШИПКЕ в русско-турецкой войне 1877 года.
       (Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона  Том 3 стр.164-170 Армия в России).
       Больше всего еврейских солдат было в шестнадцатой и тридцатой пехотных дивизиях, которые навербовали в Могилевской и Минской губерниях. Одну четверть там составляли евреи, а в некоторых ротах — более половины. Когда их отправляли на фронт, было много злых и обидных шуток по этому поводу, но после первых же боев офицеры этих дивизий высоко оценили еврейских солдат.
       "По общему отзыву ротных командиров, — писал один из них, — ЕВРЕИ ДРАЛИСЬ  ХРАБРО  И  ДАЖЕ  ОТЧАЯННО". А командир тридцатой дивизии вспоминал после войны: "Еврей-солдат — чаще всего, семейный — обычно обеспокоен и озабочен; но ЕВРЕЙ-ВОИН  В  ПЫЛУ  БИТВЫ — ХРАБР И НЕИМОВЕРНО  РЕШИТЕЛЕН. Это не автомат, не машина, действующая по команде офицера; напротив, с полным сознанием грозящей ему опасности, позабыв и бедствующее семейство и беспомощных стариков-родителей, ОН  С  ОБРАЗЦОВОЙ  РЕШИМОСТЬЮ И  САМООТВЕРЖЕНИЕМ  БРОСАЕТСЯ  ПЕРВЫМ В ОГОНЬ.
       ЕЩЁ  ОДНИМ  БЕССПОРНЫМ  ОТЛИЧИТЕЛЬНЫМ  ПРИЗНАКОМ  ОБЛАДАЕТ  ЕВРЕЙ-ВОИН: ЭТО — ЕГО  БЫСТРАЯ  СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ И  ПРЕДПРИИМЧИВОСТЬ  В  САМЫЕ  ТРУДНЫЕ  МИНУТЫ".
       Военный корреспондент того времени писал: "Я проделал значительную часть кампании на Балканах со Скобелевским отрядом, и мне ни разу не пришлось слышать о том, чтобы евреи-солдаты уступали в чем-либо русским солдатам.
      На Шипке было мало наших войск. Большая часть солдат была выбита. И в этих боях особенно отличился еврей. В то время, как солдаты лежали в окопах на гребне горы, еврей-солдат бесстрашно стоял под дождем пуль и указывал товарищам, куда стрелять. Когда ему казалось, что кто-то трусит, он говорил: '"Ай да воин! Я ЕВРЕЙ — И  НЕ  БОЮСЬ, А  ТЫ  ВОТ  ТРУСИШЬ!.."
       На форте возле Шипки к ногам артиллериста Лейбуша Файгенбаума упал снаряд, но не успел он еще разорваться, как ФАЙГЕНБАУМ, не растерявшись, ОТШВЫРНУЛ  ЕГО  в соседний ров И  СПАС  ОРУДИЕ  И  СОЛДАТ. За это он получил Георгиевский крест, был отмечен особым приказом по армии, и о его подвиге много писали в газетах. В той же войне Лейбуш Файгенбаум получил еще два Георгия и умер от раны.
      Во время ночной атаки на турецкий редут солдат шестнадцатой дивизии остановил сильный огонь. "Среди жужжания пуль и гранат, — вспоминал один из офицеров, — подбежал унтер-офицер еврей и закричал в темноте: «Ваше высокоблагородие, НАДЕВАЙТЕ  ФЕСКУ,  КРИЧИТЕ  "АЛЛАХ!"». Я обернулся и вижу: еврей-унтер надевает на солдат фески убитых турок и велит им кричать: "Аллах, Аллах!" Я тут же надел окровавленную феску, и с криком "Аллах!" мы начали быстро подниматься в темноте. Турки тут же прекратили огонь, приняв нас за своих. Мы без труда ворвались к ошеломленным туркам, захватили их врасплох и одержали полную победу".
       В боях за Плевну погибли многие солдаты и офицеры тридцатой дивизии. В одной из рот, которая пошла в атаку, был убит последний офицер, а солдаты замешкались и залегли. И тогда солдат-еврей снял с убитого офицера его мундир, переоделся в него и с обнаженной саблей вышел вперед. "ЗА  МНОЙ, РЕБЯТА, УРА!" — скомандовал он солдатам, и вся рота поднялась и пошла в атаку. Этот еврей был убит пулей в висок, и его похоронили со всеми воинскими почестями и в офицерском мундире.
      Под той же Плевной солдаты тридцатой дивизии пошли в атаку на турецкие траншеи, но оттуда по ним открыли сильный огонь. "Чем ближе мы подходили к турецкой траншее, тем положение наше становилось все отчаяннее, — вспоминал командир дивизии. — Вдруг какой-то крик — "ШМА,  ИСРАЭЛЬ!" ("Слушай, Израиль!") — огласил воздух. Оказалось, это закричали евреи, за ними бессознательно повторили то же самое русские солдаты, и в общем смятении, при единогласном "Шма, Исраэль!" вся дивизия взобралась на турецкую траншею".
      И еще одно свидетельство ротного командира тридцатой дивизии, настолько невероятное, что трудно в него поверить. И тем не менее, это факт. Он рассказывал: "24 декабря 1877 года, с рассветом... мы взобрались, еле дыша, на вершину неимоверно крутой отвесной горы. И тут мы неожиданно очутились лицом к лицу с неприятелем, в пять раз превышавшим нашу силу. Неприятель начал перестрелку, надо отступать, — но куда?.. Посмотришь вниз по спуску — голова кружится: верная смерть!.. Как вдруг раздалось несколько голосов: "ВАЛЯЙ  ТУРКА,  ВАЛЯЙ  ЕГО!.." Семь-восемь евреев-солдат кинулись к неприятелю, и хватая по два, по три турка, с криком "Валяй его!" бросались по откосу в пропасть. Их отчаянному призыву последовали другие храбрецы роты. Стоны и крики падавших настолько оглушили турок, что они пустились в бегство. Укрепив позицию, я отправил ординарцев разведать о судьбе отчаянных бойцов. С нашей стороны погибло двадцать шесть, из них девятнадцать евреев-солдат; турок же было шестьдесят семь. В живых осталось очень мало".
      Остается только добавить, что в Москве, за зданием Политехнического музея, по сей день можно увидеть памятник-часовню, которую поставили русские гренадеры своим товарищам, павшим под Плевной. На стенах часовни записаны имена офицеров и солдат, особо отличившихся в боях 1877 года. Есть там и еврейские имена: Абрам Клях, Самуил Брем, Наум Коломец, Мошка Уманский, Исаак Родзевич, Моисей Масюк. Это их вспомнил в будущем, в Государственной Думе, еврейский депутат, выступая за отмену черты оседлости: "Если бы воскресли все эти люди, — сказал он, — которым нация поставила памятник, то они не имели бы права приехать в Москву и посмотреть на свой памятник".
     


среда, 3 июля 2019 г.

МОЙ ОПЫТ ПОСТУПЛЕНИЯ НА МЕХМАТ МГУ

МОЙ ОПЫТ ПОСТУПЛЕНИЯ НА МЕХМАТ МГУ
Марк Бродкин
Глава из будущей книги (№21).
Рассказывает Людмила Бродкина.
В детстве я была общепризнанным вундеркиндом, в 3 года самостоятельно научилась читать и с 4-х лет читала всё, что попадало под руку. С 3-го класса начала читать популярные книжки И.Перельмана и Бориса Кордемского. Всему классу помогала делать уроки по моей любимой математике. С 7-го класса начались олимпиады, районные и областные, по математике, физике и химии. Родители радовались грамотам, которые я привозила с олимпиад. Самым трудным предметом для меня была физкультура. Пришлось даже получить разряд по шахматам, чтоб была в аттестате пятёрка по физкультуре. (А то не видать бы мне золотой медали).
Школа окончена. Где учиться дальше? Поступать в университет и многие другие ВУЗы на Украине бесполезно (именно поэтому еврейская молодёжь толпами уезжала учиться в Россию).
Но меня ещё в детстве впечатлила детская книжка "Волшебный двурог" (под этим подразумевался интеграл). Там в конце было написано что-то наподобие: "Дорогой друг! Если ты полюбил математику, то приезжай после окончания школы в МГУ на механико-математический факультет. В нашей замечательной стране тебе открыты все пути". И помещена картинка с МГУ - храмом науки и знаний. Визуализация моих мечтаний, светлого будущего и надежд. Интересно, а что там на самом верхнем, 33-м, этаже храма, предмета, моих школьных грёз? Всё, еду в Москву.
В июле 1965 года я подала документы в МГУ. Устный экзамен по математике для меня начался в 9 утра, а закончился в 5 вечера в давно опустевшей аудитории. ( На 13-м этаже).
Было два экзаменатора: дядька слева и тётка справа. Им было лет по 30, но мне-то было 17. На тётке было полосатое платье: голубые и белые полоски одинаковой ширины, похоже на израильский флаг. Иногда кто-то из них отходил. Я всё это время сидела не вставая.
Вопросы они задавали мне по очереди. Мне нравилось отвечать, вопросы были интересные, у меня появилось даже ощущение собственного могущества. А в конце тётка ушла и вернулась с совсем старым дядькой (лет 50). Она дала ему все исписанные мной бумажки и сказала: "Вот это она решила правильно, вот графики нарисовала, вот теорему доказала. Что будем делать?"
Старый дядька сказал: "Ничего, сейчас я ей дам задачку". Но мне после восьмичасовой работы было уже всё безразлично, мозг устал, да и жрать хотелось, на задачку было наплевать так что эти взрослые люди ушли с чувстом выполненного долга, поставив мне четвёрку.
На физике меня долго не держали. Поговорили о корпускулярно-волновом дуализме, о теории относительности. Приятные такие собеседники. Да и я была не лыком шита, проштудировала в 11-м классе трёхтомник физики Ландсберга.
За четвёрку я не обижаюсь, сама виновата, не смогла им растолковать, чем инерционная масса отличается от гравитационной.
Сочинение я уже писать не стала. Забрала из МГУ свои документы, грамоты со всяких олимпиад. Потом решила посетить объект своих школьных мечтаний - 33-й этаж. Сначала поднималась на лифте, а в конце уже шла по винтовой лестнице пешком . На вершине храма науки оказалась комнатка с 4 окнами (на все 4 стороны), а в ней вёдра, тряпки и швабры. Вот такая проза.
А тут к московским родственникам приехала моя саратовская тётя, Анна Ефимовна, и сказала мне: "Ну что, поедешь "в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов?" "
Родителям в г. Северодонецк (бывший посёлок Лисхимстрой) я послала открытку в стихах (вспомнив Твардовского).
Есть не в одной Москве мехматы.
Я поступала, мне не жаль.
Я еду. Впереди Саратов,
а там ещё иная даль.
Кому пути надоедали?
Но, если скажете: "Вернись!",
я променяю эти дали
на лисхимстроевскую близь.
Хотя, не скажете. Ребёнок
тихонько вылез из пелёнок,
разросся вглубь, и вширь, и ввысь,
и поздно говорить: "Вернись!"
Я думаю, что никто из срезанных на вступительных экзаменах в МГУ еврейских детей не пропал. Все нашли своё место учёбы. Я поступила на мехмат СГУ. Гигантская система боролась с еврейским ребёнком, вчерашним школьником. Нас это только закалило, а вот система распалась.
Мне эта закалка помогла в годы отказа. За 3 года отказа меня 3 раза увольняли с работы, а я восстанавливалась через суд. Представьте себе, как это звучало: "Слушается дело "Бродкина Л.И. против Всесоюзного Государственного проектно-технологического института". Встать! Суд идёт!"
Суд я выиграла, спасибо антисемитам.

ПРАВДА НАКАЗУЕМА

АЛИГЕР МАРГАРИТА ИОСИФОРВНА

Марк Бродкин
№19 Отрывок из будущей книги
 АЛИГЕР МАРГАРИТА ИОСИФОРВНА (1915 - 1992), российская поэтесса.
Отрывок из поэмы «Твоя победа»АЛИГЕ
И в чужом жилище руки грея,
Я себе позволила спросить:
- Кто же мы такие?– Мы евреи!
Как я смела это позабыть?
Я сама не знаю, как я смела,
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела,
С детства было как-то недосуг.
Дни стояли сизые, косые,
Непогода улицы мела…
Родилась я осенью в России,
И меня Россия приняла,
Напоила беспокойной кровью,
Водами живого родника,
Обожгла недоброю любовью
Русского шального мужика.
Родину себе не выбирают.
Начиная видеть и дышать,
Родину на свете получают,
Непреложно, как отца и мать!
Родина!.. И радости, и горе
Неразрывно слиты были с ней
Родина!.. В любом бою и споре
Ты была помощницей моей.
Я люблю раскатистые грозы,
Хрупкий и накатистый мороз,
Яркие живительные слезы
Утренних сверкающих берез…
Лорелея, девушка на Рейне,
Яркий луч, волшебный полусон…
Чем мы виноваты, Генрих Гейне?!
Чем не угодили, Мендельсон?!
Я спрошу у Маркса и Эйнштейна,
Что великой мудростью полны,
Может, им известна эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Милые полотна Левитана,
Яркое цветение берез,
Чарли Чаплин с белого экрана…
Вы ответьте мне на мой вопрос:
Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не отдали без лишних слов?!
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?!
Жили мирно, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил своих.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших,
Их, потомков древних Маковеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев,
Храбрых командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
Племени, несчастного в веках,
Юноши, пропавшие без вести,
Юноши, погибшие в боях!
Вековечный запах униженья,
Причитанья матерей и жен,
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ расстрелян и сожжен…
Танками раздавленные дети,
Этикеткa – „юда“, кличка – „жид“…
Нас уже почти что нет на свете!!
Нас уже никто не оживит!!!…
Мы евреи! Сколько в этом слове
Горечи и мук прошедших лет!
Я не знаю, есть ли голос крови,
Но я знаю крови красный цвет.
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклейменная в веках;
И людская кровь заговорила
В смертный час на разных языках…
ОТВЕТ МАРГАРИТЕ АЛИГЕР
На Ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я – нам беды суждены.
Мы виноваты в том, что мы – евреи.
Мы виноваты в том, что мы умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаниям и мудрости живой.
И в том, что мы рассеяны на свете,
И не имеем Родины одной.
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: “Это кто, евреи?
Они в тылу сражались за Ташкент!”
Чтоб после мук и пыток Освенцима,
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Услышать вновь: “Вас мало били, жид!”
Не любят нас за то, что мы – евреи,
Что наша вера – остов многих вер,
Но я горжусь, горжусь я не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Недаром нас, как самых ненавистных,
Подлейшие с жестокою душой,
Эсэсовцы жидов и коммунистов
В Майданек посылали на убой.
А наши дети гибли вместе с нами
У матерей несчастных на руках,
Протягивая ручки к нам сквозь пламя,
Кричали: «Мама! Мама!» и слезами
Лишь ярость вызывали в палачах…
Нас удушить пытались в грязном гетто,
Сгноить в могилах, в реках утопить,
Но несмотря на всё, на всё вот зто,
Товарищ Алигер, мы будем жить!
Мы будем жить, и мы еще сумеем
Талантами сверкая показать,
Что наш народ велик, что мы, евреи,
Имеем право жить и процветать.
Народ бессмертен, новых Маккавеев
Он породит грядущему в пример.
Да, я горжусь, горжусь и не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Далее информация из русскоязычной прессы Израиля:. Знаменитое стихотворение Маргариты Алигер «Мы евреи» – отрывок из поэмы «Твоя победа», напечатанной в 1946 г. в журнале «Знамя». Многие годы авторство ответа приписывалось Эренбургу, у которого были даже неприятности в связи с этим. Эренбурга вызывали в соответствующие органы, а в семье считали, что кто-то хотел насолить Эренбургу, приписав ему авторство «Ответа М. Алигер». Ирина Эренбург, дочь писателя, подтверждала, что это стихотворение не ее отца, но что под многими его строками он мог бы подписаться.
Автор ответа - Михаил Рашкован, в то время житель г. Самаркада (Он жил в Израиле и скончался в ночь на субботу 22 марта 2014 года. Рашкован в 1939 году окончил с отличием школу и был мобилизован в армию. В начале июля 1941 г. он был уже на передовой, а в конце июля получил тяжелое ранение – первое, но не последнее. Еще дважды был он ранен и лишь в 1946г. демобилизовался. Своё стихтворение он в копиях раздал друзьям, и так оно разошлось по стране. Органы искали автора, но никто его не «заложил» и не выдал.
Марк Бродкин. Впервые я прочитал оба стихотворения без указания авторства в 1961-62 году. Мне принёс их Владик Нульман, также учившийся, как и я, на физфаке СГУ. Он гордо сказал, что это сочинили у них в Черновицах. В читальном зале саратовской областной библиотеки я прочитал послевоенное издание книги Маргариты Алигер «Твоя победа», и увидел, что стихотворение составлено из кусков самой поэмы.
Во многих еврейских семьях в Саратове хранились переписанные от руки стихотворение и ответ. Почему-то именно в эти годы они проявились в Саратове.

С ПОМОЩЬЮ Б-ГА!

Марк Бродкин
№18 Глава из будущей книги
Автор Самуил Красильщиков (1928-1996г.г.). Написано в 1991 году.
С ПОМОЩЬЮ Б-ГА!
Я, Красильщиков Самуил, родился в 1928 году в городе Витебске, БССР. К началу войны 1941 г. был воспитанником детского дома, расположенного в восьми километрах южнее Витебска на шоссе Витебск-Орша.
5-го июля 1941г. наш детдом пытались эвакуировать, но, проехав километра два восточнее станции Рудня Смоленской области, 8-го июля 1941 г. наш эшелон был разбит немецкой авиацией. Вагон наш сгорел от прямого попадания бомбы.
Мы, оставшиеся в живых воспитанники, во главе с одной оставшейся воспитательницей, пытались идти дальше пешком в сторону Смоленска. Шли ночами, опасаясь обстрела немецкой авиации.
Малыши не выдерживали, засыпали на ходу на дороге, находили их в темноте, подымали и шли дальше. Маршрут точно не знаю, но знаю, что вблизи шли бои за Смоленск, прошли город Каспля Смоленской области. Потом, где-то под Ярцевом, высадился немецкий десант, и мы оказались на территории, занятой немецкими войсками.
Это было в конце июля (а может быть, в начале августа). Остановились в одной из деревень, расположились в довольно обширной деревенской бане. Часть сохранившихся наших вещей обменивали на хлеб и молоко у местных жителей. Иногда нам давали мясо. Кончалось лето. Как быть дальше? Пришлось возвратиться в наш бывший детдом на Витебщине. Возвратились мы где-то в середине или ближе к концу августа 1941 года. Два наших двухэтажных здания были уже заняты немецкими учреждениями (санчасть, кажется, и какой-то штаб). Деревянная одноэтажная школа - под казарму немецких солдат. Нам освободили полшколы, и мы стали там жить. Директором стал бывший учитель русского языка в нашей школе до войны - Павленко Антон Емельянович.
Тогда же я узнал, что моя мама и сестра попали в гетто в Витебске, образованное где-то в начале сентября 1941 г. Брат мой Гриша, 1924 года рождения был забран в августе 1941г. и расстрелян. (Маму и сестрёнку расстреляли вместе с гетто где-то в ноябре 1941г.)
В начале сентября 1941 г. я был в гетто и искал там маму, но не нашёл. Расположено гетто было на западном берегу Западной Двины. Туда вёл через Двину понтонный мост, наведённый немецкими войсками взамен взорванного отступавшими войсками Красной Армии постоянного моста. Вдоль западного берега реки была натянута колючая проволока в редкие две-три нити. За этой проволокой до самого железнодорожного вокзала, протянувшись вдоль реки, и находилось гетто. Мужчин я там не видел. Были дети, женщины, старики и старухи. Я там не заметил ни одного целого здания. Всё было разрушено и взорвано. Висели лестничные клетки. На них я видел сидевших и лежавших, каких-то опухших старых женщин, кое-где дети. Каким-то образом заехала туда крестьянская подвода, а на ней - соломенная подстилка. Сбежались люди, расхватали солому и стали жевать её. Я понял, что они очень голодны. Хлынул сильный ливень и поиски мамы я прекратил, рассчитывая через неделю повторить их.
Вернувшись в детдом, я узнал, что Витебской комендатурой отдано распоряжение составить список национальностей воспитанников. Нас оказалось шесть евреев, в том числе три девочки. Евреи, то есть мы, должны были быть доставлены в Витебское гетто.
Я уже видел, знал, что нас там может ожидать. Конкретно, каков конец будет гетто, я, конечно, не знал, но чувство большой опасности было, носились слухи и пр. Мы (втроём) сговорились сбежать.
Девочки побоялись. В дальнейшем я узнал, что их расстреляли.
Сбежали и скрылись в лес, что находился между двумя шоссейными дорогами: Витебск-Орша и Витебск-Смоленск. Это произошло 25 сентября 1941г. Неделю прожили в лесу в сооружённом нами шалаше из веток. Подкапывали на опушке колхозную картошку, пекли её и тем питались. Было холодно ночами и страшновато. Надо было что-то предпринять. Решили идти на Москву. Маршрут - восток, туда, где всходит солнце.
Шли по-разному: по лесным опушкам, по шоссе, но было опасно; затем просёлочными дорогами, по лесу, ориентируясь в солнечную погоду по солнцу. Достаточно помёрзнув и наголодавшись, а потому и осмелев, стали заходить в деревни, просить ночлега. Чаще всего пускали, давали покушать и даже с собой. Кое-где нам дали даже что-то из одежды (мы вышли одетыми по-летнему. Но зима наступала рано (в начале октября уже пошёл первый мокрый снег). Подножный корм исчез.
Однажды, недалеко от Смоленска, нас задержали в какой-то сосновой чаще немецкие солдаты. Там, оказывается, расположилось небольшое немецкое подразделение, а мы его не заметили. Две недели нас держали, заставив пилить дрова и чистить картошку. Потом отвезли в Смоленскую коммендатуру. Бургомистр велел оформить на нас какие-то бумаги, и пало подозрение, что мы "юды". В помещении было много гражданских лиц и немецких офицеров, но выхода не было, и мы "пустились" бежать. Нам удалость выскочить и уйти от погони, видимо не очень усердной. Просидели в Смоленске в резервуаре с позеленевшей водой какого-то бездействующего фонтана. С наступлением темноты выбрались за город и попали в какой-то лесок. Костёр нечем было развести, да и боялись его разводить. Вот и пришлось оставаться в мокрой одежде. Далее - опять просёлочными дорогами...
Не знаю, как объяснить следующее: утром, выйдя из деревни, где мы переночевали, собрались идти дальше. Но один из нас, Бим Борис, повёл себя странно. Глаза широко раскрыты, зрачки расширены, стал агрессивным, начал ходить вокруг нас кругами, всё более и более увеличивая их радиус. Была метель, мы начали мёрзнуть, уговаривали его идти дальше, но он молча продолжал расширять круги, всё дальше удаляясь от нас. Так и скрылся он в усиливавшейся снежной метельной мути. Больше я о нём никогда ничего не слышал.
Думаю, что у него после всего не выдержали нервы, что-то произошло с психикой.
Мы остались вдвоём с Торговцевым Рахмилом. Пошли дальше. Просёлочные дороги, деревни. Почему-то было попали в Калужскую область, стали брать левее, опять попали в Московскую область. В одной из деревень остановились в пустой школе. Там на полу валялись картошка, солома, банки, бутылки. Сварили в печи картошку, "заправили" остатками из банок и бутылок, поели, а дальше ничего не помню. Очнулся в какой-то хате на печи, накрыт тулупом. Хозяева мне сказали, что я был без сознания около трёх суток. Сказали, что мой "попутчик-еврейчик" взят на ночлег в другую хату. Больше я его не видел.
Я остался один. Пошёл дальше. Идти стало почти невозможно. Сильные морозы, появилось тяжёлое дыхание в груди, сильные боли в животе. К тому времени у меня уже были обморожены пальцы ног и рук, кое-где лицо. Последнее время я мог преодолеть расстояние только от одной деревни до другой, а это всего2-3 километра, может где-то и больше.
Но уже слышна была артиллерийская канонада, иногда даже пулемётная очередь. Значит, близок фронт, т.е. конец пути. И я шёл дальше. Я попросился на ночлег в одной из очередных деревень. И вдруг крики: "Ой, жгут дома!" Все стали выбегать из домов. Я тоже. Немецкие солдаты с факелами в руках поджигали дома. Жители деревни куда-то устремились. Я за ними, но вскоре отстал. Бежать я не мог. Все скрылись в ближайшем лесу. Я добрался до леса, но никого. Темно, мороз, один, ночь. Я почувствовал, что замерзаю. Потянуло видневшееся сзади зарево, и я возвратился в ту же деревню. Ни жителей, ни немцев. Два пылающих ряда домов. Улица была довольно широкой, и поэтому можно было между двумя рядами терпеть жару. Зато я согрелся. Так и просидел на пенёчке между горящими домами. Полнейшая тишина, да слабое потрескивание догорающих домов. Вскоре они стали разваливаться, да и начало светать. Стало опять холодно, и я пошёл дальше. Выйдя на опушку небольшого леска, я наткнулся на наших, советских солдат. В ватных брюках и фуфайках, в ушанках они кто сидел, кто лежал на снегу, а командир делал какую-то перекличку. Я понял, что я перешёл линию фронта. Это произошло 22 декабря 1941 года где-то в районе Можайска.
Далее - особый отдел какой-то воинской части, почему-то раздевание догола, допрос, били, но не очень сильно, стерпеть можно было (приняли за немецкого "лазутчика"), потом ночью под охраной - в штаб какой-то дивизии, там беседа с командиром с двумя ромбами. Видимо разобрался, отпустили. Далее - Москва. Я слышал, что там есть Моссовет. Пошёл туда (больше я не знал куда). А оттуда - "чёрный ворон", "Даниловка" (Центральный детприёмник). 4 дня в какой-то камере: два окна, милиционер у дверей, ни стула, ни стола, ни нар. Сидеть можно было на полу. Контингент - человек 50. 4 дня драк и избиений. Я был очень ослаблен и серьёзно сопротивляться не мог. Но поддаваться нельзя было. Ну что ж, хотя и окровавленный, но дотянул до следующего "этапа". Потом ещё неделя в нормальном помещении с кроватями, но в сильном холоде. Потом Пенза, детприёмник, далее - детдом в Нижнем Ломове Пензенской области. С месяц отлёживался. Зажили руки и ноги. Потом - торфоразработки, лесозаготовки, ремесленное училище в г. Сатке Челябинской области, завод карамзитного кирпича "Кирамзит".
25 сентября 1944 г. вернулся в Витебск. На месте бывшего детдома - несколько кучек битого кирпича, да среди этого мусора кое-где детские сандалики. В самом Витебске - то же ничего. На главной улице, вдоль трамвайной линии пробилась приличная травка - недурной корм для коз. А кругом развалины. На моей родной деревянной улице (Песковатики) в основном одни фундаменты. И здесь я окончательно понял, что я остался совершенно один: мама, сестрёнка, брат Гриша расстреляны. Два брата, Лёва и Давид, неизвестно где, да и живы ли? Из других родственников я никого раньше не знал.
Далее опять ФЗО в Орше, опять детдом, попытки продолжения учёбы. Закончил среднюю школу, поступил в педагогический институт, физмат. Но нужно было зарабатывать на жизнь. Воспитатель в детдоме. Армия. Грузчик. Фрезеровщик. Конструктор. Политехнический институт(заочные - Ленинградский и Минский). Бросил на пятом курсе - больше болел, чем учился. Так и не получил законченного высшего образования и не приобрёл настоящей специальности, не стал хорошим специалистом. Создать себе хорошие жизненные условия так и не сумел: сказывались то недостаток физических сил, то пятая графа "еврей", то ответ на вопрос анкеты "проживал ли на оккупированной территории?" - "да".
Сейчас я в Израиле. Болезни, к сожалению, продолжаются... Не очень весело. Но я уверен, что оставшиеся годы (по возрасту я могу ещё прожить годы) можно ещё прожить достойно.

ДЕД

Марк Бродкин
№17. Рассказ из будущей книги
Автор Саша Красильщиков
ДЕД
Ах, дед, дед ты мой! (См. фото, дед в молодости). Какой ты был! Высокий, статный – даже в свои 65 лет. Всё было в тебе большое – большой, широкий лоб, крупный подбородок, густые брови, и глаза чёрные и смеющиеся. И всегда-то ты напевал. Простодушный, вспыльчивый, и мгновенно отходчивый. Не хватило нам с тобой времени, чтобы как следует сойтись. Со мной ты был ребёнком, даже обижался как-то по-детски в наших пустяковых спорах…
Нелёгкая жизнь выпала ему, как говорится: ни чинов, ни званий – добросердечная, внешне чуть грубоватая, натура. Он всё делал весело и с песенкой, вот как эта: «…Ну что сказать, мой старый друг…», - напевая своим низким, приятным и невероятно картавым голосом.
Про войну (на которую он отправился ещё в 39-ом, потом – Финская, потом, с первого дня, Отечественная и, напоследок, после тяжёлого ранения, прямой дорогой через дикие сибирские просторы – на Восток, в Китай – налечь на японца, так и вернулся он в конце 45-го, оставив где-то там, разбросанных в земле по всем фронтам своих пятерых старших братьев) он мне не рассказывал никогда. Красоваться придуманными подвигами – не в его характере, а перекладывать непростую ношу на плечи ребёнка – как бы не раздавить. Лишь бабушка иногда вынимала его несколько наград, среди них – орден «Отечественной войны», «Красной звезды», а остальное – медали. Война напоминала о себе лишь глубокой ямкой у самого виска – страшным следом ранения.
Вытащить из него рассказы о прошлом можно было лишь усадив за бутылочку горькой, к которой он никогда не испытывал неприязни. Водочка раскрывала его, бередила душевные раны и запускала глубинные, наболевшие воспоминания.
Однажды собеседником в такую минуту оказался мой отец. Потом уже, через много лет он передал мне рассказанный дедом военный случай, в котором нет особого блеска, но есть искомое, прекрасное ощущение правды.
На фронте у деда, на первый взгляд, была должность отнюдь не претендующая на героизм. Имея сержантские лычки, командовал он взводом связи какой-то там части. Что делать связисту на войне? Известное дело, пока тихо – главное, чтобы комар носа не подточил. Да и уважаемые люди – знаются с начальством, в курсе всех штабных дел, есть время и себя привести в порядок, да и другим жить дать. Компания тоже, как говориться, приятная – несколько девушек-телефонисток, да парочка связистов-мужчин. Ну а приходила горячая пора, тут-то и начиналась основная работа.
Держать связь под обстрелом – не такая уж это лафа! Хорошо, если засиделись на одном месте – сидишь себе в любовно вырытом блиндаже и только бледнеешь от мысли – как бы не превратился он в удобную общую могилку, но скучать, впрочем, не дают - все требуют связи, и знать ничего не желают – давай, и всё тут…
Другое дело – в наступлении, только, как говорится, поспевай – подтягивай провода, мотай катушки, маскируй линию, как бы не приметили и не рванули. Иногда – кромешный ад, головы не поднять, а тут какой-нибудь шкет из штаба – давай мол связь, дрит твою ковырялку! И хоть тут лопни, приходилось лезть порой в самое пекло – соединять провода. И вот, считай, кто полез, глядишь – готовенький мертвец. Возвратиться из такой переделки – гиблое дело!
Вот однажды и случилось.
Был тяжёлый обстрел, неразбериха и сумбур – никто не знает, кто находится впереди, кто – сбоку, кто спереди, а кто сзади. Разладилось чего-то. Немцы шуруют по всем статьям, всеми наличностями. Связь еле-еле сочится, прерывается – мало было времени, не успели наладить как следует. И тут-то всё отключилось, прервалось окончательно. Ну что ж, кому-то надо ползти, проверять кабель, момент-то ответственный, связь какая-никакая должна быть…
Ну вот, оглядывает дед свою команду, выбирать особенно не из кого. Сгорбленные фигуры с зелёными лицами. Кивает одному мужику, бывалому, не первый день на горячем, - мол, ты идёшь! Ну, тот молчит, только пот на висках, да пуще побледнел. Остальные чуток выпрямляются, вздыхают – пронесло вроде на этот раз. Вылезают дед с солдатом из блиндажа: ой, что это делается, света белого не видно, пристрелялись, гады! Всё в сполохах и муторной гари. Не вернуться солдату, это, как пить дать, не вернуться, но что делать-то?
Солдат, немолодой уже мужчина, видимо тоже всё понимает. Зрачки его расширены, и слепой ужас в каждой чёрточке его лица. Не выдержал, рванул гимнастёрку на груди, будто задыхаясь и заорал истошно: «Я…не могу я!!! Дети у меня, ты понял!!! Дети…трое…трое малых..на кого я их оставлю!!!» Он кричит, плачет, падает на колени, целует грязные дедовские сапоги. Дед отпихивает его, ругает, распинает самыми, что ни на есть последними словами, пытаясь привести в чувство, но что поделаешь со страхом смерти?? «Ну вот, что нашло на меня, не знаю, - рассказывал дед моему отцу, - жалко вдруг его стало, как-то вдруг неуместно жалко, взять вот так теперь и послать человека на смерть, не мог я этого вытерпеть, как-то выскочило из головы, что и у меня-то дома трое деток осталось…»
Словно вспышка, сверкнуло решение. Ругнув его в последний раз, застегнув потуже ремень и поправив автомат, дед подтянулся на бруствер и кинулся в это кипящее, громыхающее жерло снаружи…
Он полз, не помня себя, шепча молитвы, прижимаясь к земле, стараясь слиться с ней, ощущая себя жалким комочком среди обезумевших исполинов, и всё же неуклонно продвигаясь вперёд…
Ему удалось проползти совсем не много, как вдруг звук крупного снаряда заставил его судорожно напрячься. Снаряд летел прямо в него…почти в него – колоссальной силы взрыв раздался считанные десятки метров позади, там, где находился блиндаж его взвода связи. Деда подбросило, перевернуло и, теряя сознание, он ещё успел увидеть, как на месте обжитого, надёжного укрытия образовалсь безобразная, чёрная, дымящаяся воронка…
Очнулся он под вечер, нашёл в себе силы вернуться назад и убедиться, что никого и ничего, кроме остывающей могилы не осталось от целого взвода. Подобрала деда штабная «эмка»…
Так милосердие спасло ему жизнь.
Что ещё можно сказать? Потом было ещё ранение, на этот раз тяжёлое, в голову. Врачи, не надеявшиеся, что дед поправится, не могли не надивиться его выздоровлению. Впрочем, один из них, видимо большой дока, заметил деду: «Знай, дружок, ранение это тебе всё-таки аукнется лет через тридцать…»
Так и случилось. Ровно через тридцать лет, в 1974 году, деда, ещё бодрого, внезапно парализовало и осенью того же года война-таки настигла его. Аукнулось ранение-то…

СЕЙЧАС ЖЕ НАЗАД

Марк Бродкин
№16 Глава из будущей книги
Автор Саша Красильщиков (1962 г.р.). Рассказ о спасении бабушки, семилетней мамы (Геня-Гинда Левинсон, см. фото) и её двух сестёр. С помощью Б-га!
СЕЙЧАС ЖЕ НАЗАД
... Поезд, готовый к отправке, составлен из разношерстных вагонов. Пасажирские и товарняк, новёхонькие и видавшие виды, а ещё - открытые платформы с наскоро натянутым брезентом, испещрённым маслянными пятнами... Мама бежит с живым свёртком - маленькой девочкой на руках, а мы, две испуганные сестрички, хватаемся за подол, стараясь изо всех сил не отстать. Поезд скоро тронется, а мы ещё здесь, в этом ужасе разрухи, неведомой, но реальной угрозы, среди безумной рычащей, рыдающей, блеющей толпы. Цель одна: во что бы то ни стало вцепиться в уходящий, далёкий, но ещё без войны, мир... Мы задыхаемся под тяжестью нацепленных на плечики мешков. Мы стали вдруг взрослыми и наше желание - только бы пережить этот ужас... Вот товарный вагон и просвет сквозь толпу. Мы ныряем туда. Мама бросает на солому живую ношу, остервенело карабкается вслед и, почти улыбаясь, подаёт нам руки. Мы в вагоне... Это наш дом... Это теперь наш единственный в мире дом... И мы вместе. Прижимаемся к маме и плачем от счастья. Поезд ещё стоит... А публика в вагоне избранная: женщины с богатыми чемоданами, в новеньких модных шляпках, блестящих шарфиках и целых туфельках; солидные, ценные для тыла мужчины в добротных френчах, полные девушки с брезгливыми глазами. На нас смотрят напряжённо и недовольно, мы вносим дискомфорт даже в этот вагон для скота, наши горшки и детские жалобы оскорбляют откормленное достоинство партийных жён... А потом недовольство выливается в снисходительные жалобы. На нас сетуют: разве нет детских вагонов? А антисанитария! А гигиена. А запахи невыстиранного белья. Ах-ах. И вообще, поезд не идёт в Биробиджан. Эти еврейские неопрятные дети, с невычищенными носами, и,.. вы только попробуйте представить, - у них же наверняка головы полны вшей.. Всё это говорится, не глядя на нас, между собой, между закусыванием бутербродом и питьём минеральной. Мама дышит глубоко, кусает губы, она готова сорваться, но что может простая фабричная работница противопоставить надменной насмешке провинциальных тигриц. Только гордое презрение. Мама вскакивает, спрыгивает на платформу, берёт нас, испуганных, за руки и, не оглядываясь, почти не спеша, идёт назад, навстречу глубящейся туче. Мы хныкаем, но в тайне довольны. Мы возвращаемся домой! К привычной жизни. Откуда нам знать, что её уже никогда не будет. Откуда нам знать, что впереди мучения и смерть.
Навстречу мамин знакомый с фабрики. Невзрачный мужичонка в мятом пиджаке и кепке. "Ты куда?! - орёт он с места в карьер на маму, - ты знаешь, что немцы делают с евреями?! Назад, сейчас же назад!"
Он хватает нас в охапку, вырывает узлы из маминых рук и молча, зло разбивает осиную толпу, забрасывает нас в тот же вагон и нестерпимо долго, но сладостно кроет матом раскрывших было рты хомяков и каракатиц. Он трясёт кулаком, на шее готовы взорваться жилы, а мама, прислонившись к запыленной стенке вагона, закрывает глаза, прижимает опять нас к себе и тихо-тихо несмело плачет...
Поезд трогается, впереди синеет воздух, а позади - развёрстывается преисподняя...

МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО

Марк Бродкин
№15 Отрывок из будущей книги
МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО...
Мой брат, Наум Каплан (1908-1941г.г.), погиб на войне. Его вдова с ребёнком в 1945 году выехала с польским солдатом-евреем в Польшу. Они поженились и прибыли в Палестину на легендарном корабле «Эксодус» ещё до провозглашения независимости Израиля.
У вдовы моего брата в Белоруссии оставалась родня. Они попали в гетто. Всех евреев вывели на расстрел и заставили рыть яму для своей могилы. Сестра вдовы смогла бежать с помощью своего жениха-партизана».
Марк Бродкин. Я не знаю всех подробностей произошедшего, но эта история очень напоминает историю спасения предков Джареда Кушнера, зятя американского президента Трампа. Кто знает, сколько таких историй могло быть в то время?

ОНА НА СВЕТЕ БЫТЬ ДОЛЖНА, МОЯ ЕВРЕЙСКАЯ СТРАНА

Марк Бродкин
№14. Глава из будущей книги
Рассказала Людмила Бродкина
ОНА НА СВЕТЕ БЫТЬ ДОЛЖНА, МОЯ ЕВРЕЙСКАЯ СТРАНА
О существовании Израиля я узнала 5 октября 1957 года. 4-го октября запустили первый спутник, а 5-го октября все газеты были заполнены поздравлениями советскому правительству. Я знала все страны-поздравители кроме одной - Израиля. Неплохая эрудиция для 10-летнего ребёнка, это папа постарался.
Я спросила у папы, что это за страна, кто в ней живёт. И вдруг папа сказал: «Евреи». Я, естественно, спросила: «Так почему мы туда не едем?» А папа ответил: «Потому что там капитализм». Мне стало жалко, что там капитализм, я знала, что капитализм – это плохо. А то КАК БЫ БЫЛО ЗДОРОВО ЖИТЬ В СТРАНЕ, ГДЕ ОДНИ СПЛОШНЫЕ ЕВРЕИ, И ВО ДВОРЕ ДЕТИ НЕ ДРАЗНЯТСЯ!
Под всеми поздравлениями стояли подписи главных людей страны. Там были президенты и премьер-министры, даже попались один король и две королевы. Только под израильским поздравлением стояла подпись: «Самуил Микунис, секретарь коммунистической партии Израиля». Я спросила у папы, что это там за капитализм, если главный человек – секретарь компартии. Но тут пришла мама и пресекла лишние разговоры. Таки тяжело было моим родителям меня воспитывать.
А в следующем поколении всё повторилось. Нет, мы от Яши существованя Израиля не скрывали, просто он был ещё очень маленький. Ему было 5 лет, когда ОН УСЛЫШАЛ от соседского Вадика Иванова, что ЕВРЕИ – ПЛОХИЕ ЛЮДИ.
Яша спросил нас: «Мы скоро в Еврику поедем?» Мы сначала не поняли и переспросили: «В какую ещё Еврику, что такое Еврика?» Он удивился, что его родители оказались настолько бестолковыми и объяснил нам, что Еврика – это страна, где живут евреи, мы туда поедем, а Вадик Иванов – нет.
Только тут до нас дошло. Дело было в том, что мы любили читать научно-популярные книжки. Книжки из серии «Эврика» стояли у нас в книжном шкафу рядом. (Мы ещё тогда не знали, что на иврите «авракА» означает «озарение»). Мы брали какую-то из них и шутя говорили: «вот сейчас еврику почитаем»; иногда Марк приходил из книжного магазина с новой книжкой и говорил: «ещё одну еврику купил». А дети же всё видят и слышат, даже когда родители думают, что не занимаются их воспитанием.
А это мой старый стих, но публикуется впервые.
Когда я сына родила,
была беременна стихами.
Письмо в стихах я начала,
да так и не послала маме.
«Ты родила меня, вскормила,
и, чтоб мне легче было жить,
ты не Эсфирью, а Людмилой
меня решила «окрестить».
Простите умершие предки,
забыты ваши имена.
«Мы - дети новой пятилетки,
нам архаичность не нужна».
Я родилась чтоб быть счастливой,
чтобы учиться и любить,
чтоб силы творческой приливы
в стихотвореньях воплотить.
Чтоб, говоря ещё едва,
ходить не научившись ловко,
узнать «ругальные» слова:
«зараза», «сволочь» и «жидовка».
Ты говорила; «Не сердись,
и не держи на них обиды.
Весь этот антисемитизм –
капитализма пережиток».»
Прошло пять лет. Сынок подрос,
и стал мишенью для соседей,
и задал роковой вопрос:
«Мы скоро в Еврику поедем?
ОНА НА СВЕТЕ БЫТЬ ДОЛЖНА,
МОЯ ЕВРЕЙСКАЯ СТРАНА?»
Что спросит правнук у меня,
столкнувшись с этим пережитком?
Скорей в Израиль! Ждать ни дня!
Пока не заперли калитку,
До Израиля мы добрались только за месяц до Яшиной бармицвы (13 лет). В поколении внуков уже нет необходимости задавать вопросы об Израиле.
Мы дома.ть или скрыть

НА СТУПЕНЯХ РЕЙСТАГА

Марк Бродкин
 Отрывок из будущей книги (№13)
Рассказал Владимир Ошеров (1936 -2014г.г.)
НА СТУПЕНЯХ РЕЙСТАГА
Мама сильно переживала, когда совсем прекратились письма от отца, а с началом войны они были очень редкими.В 1941 году дивизия, где служил отец, попала в окружение. Командование приказало всем коммунистам уничтожить свои партийные документы. Как рассказывал отец, он свои документы уложил в консервную банку, залил смолой и закопал. Потом окруженцы вышли к своим, но документов с собой у них не было, и членство в партии им не восстановили.
Отец подавал апелляции в ЦК (Центральный Комитет) с просьбой восстановить в КПСС, нашёл свидетелей, подтвердивших приказ командования. Он просил отпустить его на поиски документов.
Только в конце 1956 года отца вызвали в Москву в ЦК КПСС на комиссию по рассмотрению личных дел и восстановили в партии с полным стажем.
На фото ПАВЕЛ (Файвель) САМУИЛОВИЧ ОШЕРОВ НА СТУПЕНЯХ РЕЙХСТАГА В БЕРЛИНЕ.
Марк Бродкин. Обратите внимание на надписи справа возле руки статуи, под локтем. Там написано "Паскевич" и далее надпись, если не ошибаюсь, еврейскими буквами.
На данном изображении может находиться: 1 человек, на улице

МАТЬ ЕЁ и МАТЬ ЕГО

Марк Бродкин
Отрывок из будущей книги (№12)
Рассказывает Люда Бродкина
МАТЬ ЕЁ и МАТЬ ЕГО
Софья Семёновна Левина, сестра моей бабуси, Любови Семёновны Копелевой, по профессии была секретарём-делопроизводителем, а по жизни - человеком с весёлым характером.
Она ехала из Киева в эвакуацию, рядом с ней сидели две многодетные еврейские семьи с детьми. Матери всё время плакали. Малыши требовали внимания, но мамам было не до них. Тётя Соня спросила мам о причине их слёз.
Выяснилось, что их старшие дети должны были пожениться, а теперь мужья на фронте, раввина нет, некому ктубу (брачный договор) написать, они не могут поженить своих детей (парня и девчонку лет 16-17).
Тётя Соня со своим весёлым характером сказала, что это не проблема составить документ, у неё есть большой опыт в этом деле. Она составила по-русски документ, очень похожий на ктубу.
Обе матери под текстом расписались, и рядом с их подписями тётя Соня уточнила: «МАТЬ ЕЁ» и «МАТЬ ЕГО». Проблема была снята.
Люди едут в эвакуацию. Мужья на фронте. Они не знают, что их ждёт, но что их волнует, так это свадебный договор детей. Они ещё не знают, что главное у них и у их детей - это полученная ими путёвка в жизнь, а не в Бабий Яр.

САРАТОВСКИЙ АВИАЦИОННЫЙ ЗАВОД

Марк Бродкин
Отрывок из будущей книги (№11)
САРАТОВСКИЙ АВИАЦИОННЫЙ ЗАВОД
Рассказал Лёва Иосилевич (3.1.1937г.р.). Саратовский авиационный завод «Комбайн» во время войны выпускал до 30 самолётов ЯК в сутки. Директор И.Левин лично докладывал Сталину по прямой связи, когда тот звонил, сколько самолётов выпустил завод, работавший круглосуточно, без остановок. Наша соседка по дому (это уже вставка Марка Бродкина) рассказывала, что она, тогда молодая девчонка, работала в цехе вместе со всеми под бомбами немцев. Двери цехов запирали и в бомбоубежище никого не пускали. Таков был приказ Сталина.
В 1943 году был мощный немецкий авианалёт на Саратов. Бомбили авиазавод, завод «крекинг» по переработке нефти и Улешовскую нефтебазу. Все они расположены в разных местах. Две недели горел завод «крекинг» и нефтебаза, сгоревшая полностью.
ДИРЕКТОР ЛЕВИН ВЗЯЛ НА СЕБЯ ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА НЕВЫПОЛНЕНИЕ ПРИКАЗА СТАЛИНА И ПРИКАЗАЛ ВСЕМ РАБОТНИКАМ СПУСТИТЬСЯ В БОМБОУБЕЖИЩЕ. Авиазавод разбомбили полностью, и он сгорел без остатка. Но главное то, что Левин Израиль Соломонович сохранил рабочие кадры и специалистов. Только один или двое работников погибли (задохнулись от дыма) на горевшем складе кожанок для лётчиков.
Вот отрывок из работы Иосифа Тельмана, кандидата исторических наук, под названием «Старая метла по-новому помела. Как евреев «вычищали» с производства». http://velelens.livejournal.com/675916.html
«И.Левин в течение 10 лет руководил саратовским авиазаводом номер 292. Этот завод во время войны в сложнейших условиях работал бесперебойно, выпускал истребители конструкции Яковлева. 23 июня 1943 г. немецкая авиация почти полностью разрушила это предприятие. За годы войны в отрасли не было другого завода, который бы так пострадал от бомбежки. Несмотря на это, спустя три месяца после налета завод был восстановлен и давал ежедневно такое же количество самолетов, как и прежде». После войны Левина перевели на должность директора московского вертолётного завода.
В постсоветское время завода не стало, и только памятник самолёту ЯК напоминает о заводе и людях, создававших оружие Победы.
Марк Бродкин. Я жил недалеко от авиазавода и работал на Вычислительном Центре Шарикоподшипникового завода, в окна которого видел взлёт и посадку нового самолёта с вертикальным взлётом. А сейчас посмотрел на пустую площадь на месте бывшего авиазавода, как будто ЗДЕСЬ ПРОШЁЛ ДЕВЯТЫЙ ВАЛ ВСЁУНИЧТОЖАЮЩ
ЕГО АВИАНАЛЁТА, постоял возле памятника и - мягко говоря - немного взгрустнул.

ФРОНТОВИКИ.

Марк Бродкин
Отрывок из будущей книги(№10)
Рассказывает Люда Бродкина
Мой дядя Семён (см. фото) был на войне с начала и до конца. Уже в мирное время, когда он приезжал к нам в гости, то ночью со сна кричал: «Вперёд! За Родину!В атаку!». Бабуся сразу вставала и успокаивала его: «Спи, война окончена, всё хорошо». После войны он работал в авиационной промышленности. Создавал самолёт с вертикальным взлётом. Стал академиком/
По своим детским воспоминаниям о нём и о других, пришедших с войны, я написала в 1974 году:
ПРИШЁЛ СОЛДАТ. РАНЕНЬЯ. СЕДИНА./ ХОТЯ ПО ДОКУМЕНТАМ ОЧЕНЬ МОЛОД./
ЧТО ЗА ПЛЕЧАМИ У НЕГО? ВОЙНА./ ВОЙНА ДА ДЕВЯТЬ КЛАССОВ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ./
ЕЩЁ ОН БУДЕТ ДОЛГО ПО НОЧАМ КРИЧАТЬ:/ "ВПЕРЁД! ЗА РОДИНУ! В АТАКУ!"/ ОБ ЭТОМ РАССПРОСИ СОЛДАТСКИХ МАМ, /ОНИ РАССКАЖУТ, ТОЛЬКО БУДУТ ПЛАКАТЬ.
Моя мама после войны преподавала в школе, где учились бывшие фронтовики. Они приходили к нам домой, потом, выучившись, стали инженерами, учителями. Это о них я написала:
ЗВУЧАЛ НАБАТ НАД ВСЕЙ СТРАНОЙ,/ ВСЁ БЫЛО ПРЕРВАНО ВОЙНОЙ./ ТОГДА-ТО И УШЛИ МАЛЬЧИШКИ/ НЕДОЛЮБИВ, НЕДОУЧИВШИСЬ/ СО ШКОЛЬНОЙ ПАРТЫ ПРЯМО В БОЙ.
ИМ ВСЕМ НЕ ТАК УЖ МНОГО ЛЕТ,/ НО ПРОЙДЕН С БОЕМ ЦЕЛЫЙ СВЕТ./ И ТЫ ПОМНОЖЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА/ НА ВСЕ УТРАТЫ И НЕВЗГОДЫ,/ ПОМНОЖЬ НА РАДОСТЬ ВСЕХ ПОБЕД/ И НА ЧИСЛО СЕДЫХ ВОЛОС,/ И НА ЧИСЛО ПРОЛИТЫХ СЛЁЗ/ (неслышно, ночью, в тишине)/ О ДРУГЕ, ПАВШЕМ НА ВОЙНЕ,/ И ТЫ ПОЙМЁШЬ – ИМ МНОГО ЛЕТ,/ ТАК МНОГО, ЧТО И СЧЁТУ НЕТ.
УЧЁБА НАЧИНАЛАСЬ ТАК:/ ПРЕДСТАВЬ НЕТОПЛЕННЫЙ БАРАК/ (учись, да береги дровишки),/ И ВНОВЬ ЗА ПАРТАМИ МАЛЬЧИШКИ,/ ПОЗНАВ ВСЮ АЗБУКУ АТАК.
СОЛДАТЫ НАШИ В ШКОЛЕ СНОВА,/ ВЕРНУВШИСЬ С ДАЛЬНИХ БАТАРЕЙ,/ ПРОХОДЯТ СНОВА ЛЬВА ТОЛСТОГО,/ И СНОВА РАНЕН КНЯЗЬ АНДРЕЙ.
ВНИМАТЕЛЬНЕЕ, ЧЕМ КОГДА-ТО/ ГЛЯДЯТ ГЛАЗА С СЕРЬЁЗНЫХ ЛИЦ./ И ВСПОМИНАЕТСЯ СОЛДАТУ/ СВОЙ БОЙ И СВОЙ АУСТЕРЛИЦ.
Как писали в прессе, из всех школьников, ушедших на войну, домой вернулось только четыре процента.