Марк Бродкин
№16 Глава из будущей книги
Автор Саша Красильщиков (1962 г.р.). Рассказ о спасении бабушки, семилетней мамы (Геня-Гинда Левинсон, см. фото) и её двух сестёр. С помощью Б-га!
СЕЙЧАС ЖЕ НАЗАД
... Поезд, готовый к отправке, составлен из разношерстных вагонов. Пасажирские и товарняк, новёхонькие и видавшие виды, а ещё - открытые платформы с наскоро натянутым брезентом, испещрённым маслянными пятнами... Мама бежит с живым свёртком - маленькой девочкой на руках, а мы, две испуганные сестрички, хватаемся за подол, стараясь изо всех сил не отстать. Поезд скоро тронется, а мы ещё здесь, в этом ужасе разрухи, неведомой, но реальной угрозы, среди безумной рычащей, рыдающей, блеющей толпы. Цель одна: во что бы то ни стало вцепиться в уходящий, далёкий, но ещё без войны, мир... Мы задыхаемся под тяжестью нацепленных на плечики мешков. Мы стали вдруг взрослыми и наше желание - только бы пережить этот ужас... Вот товарный вагон и просвет сквозь толпу. Мы ныряем туда. Мама бросает на солому живую ношу, остервенело карабкается вслед и, почти улыбаясь, подаёт нам руки. Мы в вагоне... Это наш дом... Это теперь наш единственный в мире дом... И мы вместе. Прижимаемся к маме и плачем от счастья. Поезд ещё стоит... А публика в вагоне избранная: женщины с богатыми чемоданами, в новеньких модных шляпках, блестящих шарфиках и целых туфельках; солидные, ценные для тыла мужчины в добротных френчах, полные девушки с брезгливыми глазами. На нас смотрят напряжённо и недовольно, мы вносим дискомфорт даже в этот вагон для скота, наши горшки и детские жалобы оскорбляют откормленное достоинство партийных жён... А потом недовольство выливается в снисходительные жалобы. На нас сетуют: разве нет детских вагонов? А антисанитария! А гигиена. А запахи невыстиранного белья. Ах-ах. И вообще, поезд не идёт в Биробиджан. Эти еврейские неопрятные дети, с невычищенными носами, и,.. вы только попробуйте представить, - у них же наверняка головы полны вшей.. Всё это говорится, не глядя на нас, между собой, между закусыванием бутербродом и питьём минеральной. Мама дышит глубоко, кусает губы, она готова сорваться, но что может простая фабричная работница противопоставить надменной насмешке провинциальных тигриц. Только гордое презрение. Мама вскакивает, спрыгивает на платформу, берёт нас, испуганных, за руки и, не оглядываясь, почти не спеша, идёт назад, навстречу глубящейся туче. Мы хныкаем, но в тайне довольны. Мы возвращаемся домой! К привычной жизни. Откуда нам знать, что её уже никогда не будет. Откуда нам знать, что впереди мучения и смерть.
Навстречу мамин знакомый с фабрики. Невзрачный мужичонка в мятом пиджаке и кепке. "Ты куда?! - орёт он с места в карьер на маму, - ты знаешь, что немцы делают с евреями?! Назад, сейчас же назад!"
Он хватает нас в охапку, вырывает узлы из маминых рук и молча, зло разбивает осиную толпу, забрасывает нас в тот же вагон и нестерпимо долго, но сладостно кроет матом раскрывших было рты хомяков и каракатиц. Он трясёт кулаком, на шее готовы взорваться жилы, а мама, прислонившись к запыленной стенке вагона, закрывает глаза, прижимает опять нас к себе и тихо-тихо несмело плачет...
Поезд трогается, впереди синеет воздух, а позади - развёрстывается преисподняя...
№16 Глава из будущей книги
Автор Саша Красильщиков (1962 г.р.). Рассказ о спасении бабушки, семилетней мамы (Геня-Гинда Левинсон, см. фото) и её двух сестёр. С помощью Б-га!
СЕЙЧАС ЖЕ НАЗАД
... Поезд, готовый к отправке, составлен из разношерстных вагонов. Пасажирские и товарняк, новёхонькие и видавшие виды, а ещё - открытые платформы с наскоро натянутым брезентом, испещрённым маслянными пятнами... Мама бежит с живым свёртком - маленькой девочкой на руках, а мы, две испуганные сестрички, хватаемся за подол, стараясь изо всех сил не отстать. Поезд скоро тронется, а мы ещё здесь, в этом ужасе разрухи, неведомой, но реальной угрозы, среди безумной рычащей, рыдающей, блеющей толпы. Цель одна: во что бы то ни стало вцепиться в уходящий, далёкий, но ещё без войны, мир... Мы задыхаемся под тяжестью нацепленных на плечики мешков. Мы стали вдруг взрослыми и наше желание - только бы пережить этот ужас... Вот товарный вагон и просвет сквозь толпу. Мы ныряем туда. Мама бросает на солому живую ношу, остервенело карабкается вслед и, почти улыбаясь, подаёт нам руки. Мы в вагоне... Это наш дом... Это теперь наш единственный в мире дом... И мы вместе. Прижимаемся к маме и плачем от счастья. Поезд ещё стоит... А публика в вагоне избранная: женщины с богатыми чемоданами, в новеньких модных шляпках, блестящих шарфиках и целых туфельках; солидные, ценные для тыла мужчины в добротных френчах, полные девушки с брезгливыми глазами. На нас смотрят напряжённо и недовольно, мы вносим дискомфорт даже в этот вагон для скота, наши горшки и детские жалобы оскорбляют откормленное достоинство партийных жён... А потом недовольство выливается в снисходительные жалобы. На нас сетуют: разве нет детских вагонов? А антисанитария! А гигиена. А запахи невыстиранного белья. Ах-ах. И вообще, поезд не идёт в Биробиджан. Эти еврейские неопрятные дети, с невычищенными носами, и,.. вы только попробуйте представить, - у них же наверняка головы полны вшей.. Всё это говорится, не глядя на нас, между собой, между закусыванием бутербродом и питьём минеральной. Мама дышит глубоко, кусает губы, она готова сорваться, но что может простая фабричная работница противопоставить надменной насмешке провинциальных тигриц. Только гордое презрение. Мама вскакивает, спрыгивает на платформу, берёт нас, испуганных, за руки и, не оглядываясь, почти не спеша, идёт назад, навстречу глубящейся туче. Мы хныкаем, но в тайне довольны. Мы возвращаемся домой! К привычной жизни. Откуда нам знать, что её уже никогда не будет. Откуда нам знать, что впереди мучения и смерть.
Навстречу мамин знакомый с фабрики. Невзрачный мужичонка в мятом пиджаке и кепке. "Ты куда?! - орёт он с места в карьер на маму, - ты знаешь, что немцы делают с евреями?! Назад, сейчас же назад!"
Он хватает нас в охапку, вырывает узлы из маминых рук и молча, зло разбивает осиную толпу, забрасывает нас в тот же вагон и нестерпимо долго, но сладостно кроет матом раскрывших было рты хомяков и каракатиц. Он трясёт кулаком, на шее готовы взорваться жилы, а мама, прислонившись к запыленной стенке вагона, закрывает глаза, прижимает опять нас к себе и тихо-тихо несмело плачет...
Поезд трогается, впереди синеет воздух, а позади - развёрстывается преисподняя...
Комментариев нет:
Отправить комментарий