Марк Бродкин
№18 Глава из будущей книги
Автор Самуил Красильщиков (1928-1996г.г.). Написано в 1991 году.
С ПОМОЩЬЮ Б-ГА!
Я, Красильщиков Самуил, родился в 1928 году в городе Витебске, БССР. К началу войны 1941 г. был воспитанником детского дома, расположенного в восьми километрах южнее Витебска на шоссе Витебск-Орша.
5-го июля 1941г. наш детдом пытались эвакуировать, но, проехав километра два восточнее станции Рудня Смоленской области, 8-го июля 1941 г. наш эшелон был разбит немецкой авиацией. Вагон наш сгорел от прямого попадания бомбы.
Мы, оставшиеся в живых воспитанники, во главе с одной оставшейся воспитательницей, пытались идти дальше пешком в сторону Смоленска. Шли ночами, опасаясь обстрела немецкой авиации.
Малыши не выдерживали, засыпали на ходу на дороге, находили их в темноте, подымали и шли дальше. Маршрут точно не знаю, но знаю, что вблизи шли бои за Смоленск, прошли город Каспля Смоленской области. Потом, где-то под Ярцевом, высадился немецкий десант, и мы оказались на территории, занятой немецкими войсками.
Это было в конце июля (а может быть, в начале августа). Остановились в одной из деревень, расположились в довольно обширной деревенской бане. Часть сохранившихся наших вещей обменивали на хлеб и молоко у местных жителей. Иногда нам давали мясо. Кончалось лето. Как быть дальше? Пришлось возвратиться в наш бывший детдом на Витебщине. Возвратились мы где-то в середине или ближе к концу августа 1941 года. Два наших двухэтажных здания были уже заняты немецкими учреждениями (санчасть, кажется, и какой-то штаб). Деревянная одноэтажная школа - под казарму немецких солдат. Нам освободили полшколы, и мы стали там жить. Директором стал бывший учитель русского языка в нашей школе до войны - Павленко Антон Емельянович.
Тогда же я узнал, что моя мама и сестра попали в гетто в Витебске, образованное где-то в начале сентября 1941 г. Брат мой Гриша, 1924 года рождения был забран в августе 1941г. и расстрелян. (Маму и сестрёнку расстреляли вместе с гетто где-то в ноябре 1941г.)
В начале сентября 1941 г. я был в гетто и искал там маму, но не нашёл. Расположено гетто было на западном берегу Западной Двины. Туда вёл через Двину понтонный мост, наведённый немецкими войсками взамен взорванного отступавшими войсками Красной Армии постоянного моста. Вдоль западного берега реки была натянута колючая проволока в редкие две-три нити. За этой проволокой до самого железнодорожного вокзала, протянувшись вдоль реки, и находилось гетто. Мужчин я там не видел. Были дети, женщины, старики и старухи. Я там не заметил ни одного целого здания. Всё было разрушено и взорвано. Висели лестничные клетки. На них я видел сидевших и лежавших, каких-то опухших старых женщин, кое-где дети. Каким-то образом заехала туда крестьянская подвода, а на ней - соломенная подстилка. Сбежались люди, расхватали солому и стали жевать её. Я понял, что они очень голодны. Хлынул сильный ливень и поиски мамы я прекратил, рассчитывая через неделю повторить их.
Вернувшись в детдом, я узнал, что Витебской комендатурой отдано распоряжение составить список национальностей воспитанников. Нас оказалось шесть евреев, в том числе три девочки. Евреи, то есть мы, должны были быть доставлены в Витебское гетто.
Я уже видел, знал, что нас там может ожидать. Конкретно, каков конец будет гетто, я, конечно, не знал, но чувство большой опасности было, носились слухи и пр. Мы (втроём) сговорились сбежать.
Девочки побоялись. В дальнейшем я узнал, что их расстреляли.
Сбежали и скрылись в лес, что находился между двумя шоссейными дорогами: Витебск-Орша и Витебск-Смоленск. Это произошло 25 сентября 1941г. Неделю прожили в лесу в сооружённом нами шалаше из веток. Подкапывали на опушке колхозную картошку, пекли её и тем питались. Было холодно ночами и страшновато. Надо было что-то предпринять. Решили идти на Москву. Маршрут - восток, туда, где всходит солнце.
Шли по-разному: по лесным опушкам, по шоссе, но было опасно; затем просёлочными дорогами, по лесу, ориентируясь в солнечную погоду по солнцу. Достаточно помёрзнув и наголодавшись, а потому и осмелев, стали заходить в деревни, просить ночлега. Чаще всего пускали, давали покушать и даже с собой. Кое-где нам дали даже что-то из одежды (мы вышли одетыми по-летнему. Но зима наступала рано (в начале октября уже пошёл первый мокрый снег). Подножный корм исчез.
Однажды, недалеко от Смоленска, нас задержали в какой-то сосновой чаще немецкие солдаты. Там, оказывается, расположилось небольшое немецкое подразделение, а мы его не заметили. Две недели нас держали, заставив пилить дрова и чистить картошку. Потом отвезли в Смоленскую коммендатуру. Бургомистр велел оформить на нас какие-то бумаги, и пало подозрение, что мы "юды". В помещении было много гражданских лиц и немецких офицеров, но выхода не было, и мы "пустились" бежать. Нам удалость выскочить и уйти от погони, видимо не очень усердной. Просидели в Смоленске в резервуаре с позеленевшей водой какого-то бездействующего фонтана. С наступлением темноты выбрались за город и попали в какой-то лесок. Костёр нечем было развести, да и боялись его разводить. Вот и пришлось оставаться в мокрой одежде. Далее - опять просёлочными дорогами...
Не знаю, как объяснить следующее: утром, выйдя из деревни, где мы переночевали, собрались идти дальше. Но один из нас, Бим Борис, повёл себя странно. Глаза широко раскрыты, зрачки расширены, стал агрессивным, начал ходить вокруг нас кругами, всё более и более увеличивая их радиус. Была метель, мы начали мёрзнуть, уговаривали его идти дальше, но он молча продолжал расширять круги, всё дальше удаляясь от нас. Так и скрылся он в усиливавшейся снежной метельной мути. Больше я о нём никогда ничего не слышал.
Думаю, что у него после всего не выдержали нервы, что-то произошло с психикой.
Мы остались вдвоём с Торговцевым Рахмилом. Пошли дальше. Просёлочные дороги, деревни. Почему-то было попали в Калужскую область, стали брать левее, опять попали в Московскую область. В одной из деревень остановились в пустой школе. Там на полу валялись картошка, солома, банки, бутылки. Сварили в печи картошку, "заправили" остатками из банок и бутылок, поели, а дальше ничего не помню. Очнулся в какой-то хате на печи, накрыт тулупом. Хозяева мне сказали, что я был без сознания около трёх суток. Сказали, что мой "попутчик-еврейчик" взят на ночлег в другую хату. Больше я его не видел.
Я остался один. Пошёл дальше. Идти стало почти невозможно. Сильные морозы, появилось тяжёлое дыхание в груди, сильные боли в животе. К тому времени у меня уже были обморожены пальцы ног и рук, кое-где лицо. Последнее время я мог преодолеть расстояние только от одной деревни до другой, а это всего2-3 километра, может где-то и больше.
Но уже слышна была артиллерийская канонада, иногда даже пулемётная очередь. Значит, близок фронт, т.е. конец пути. И я шёл дальше. Я попросился на ночлег в одной из очередных деревень. И вдруг крики: "Ой, жгут дома!" Все стали выбегать из домов. Я тоже. Немецкие солдаты с факелами в руках поджигали дома. Жители деревни куда-то устремились. Я за ними, но вскоре отстал. Бежать я не мог. Все скрылись в ближайшем лесу. Я добрался до леса, но никого. Темно, мороз, один, ночь. Я почувствовал, что замерзаю. Потянуло видневшееся сзади зарево, и я возвратился в ту же деревню. Ни жителей, ни немцев. Два пылающих ряда домов. Улица была довольно широкой, и поэтому можно было между двумя рядами терпеть жару. Зато я согрелся. Так и просидел на пенёчке между горящими домами. Полнейшая тишина, да слабое потрескивание догорающих домов. Вскоре они стали разваливаться, да и начало светать. Стало опять холодно, и я пошёл дальше. Выйдя на опушку небольшого леска, я наткнулся на наших, советских солдат. В ватных брюках и фуфайках, в ушанках они кто сидел, кто лежал на снегу, а командир делал какую-то перекличку. Я понял, что я перешёл линию фронта. Это произошло 22 декабря 1941 года где-то в районе Можайска.
Далее - особый отдел какой-то воинской части, почему-то раздевание догола, допрос, били, но не очень сильно, стерпеть можно было (приняли за немецкого "лазутчика"), потом ночью под охраной - в штаб какой-то дивизии, там беседа с командиром с двумя ромбами. Видимо разобрался, отпустили. Далее - Москва. Я слышал, что там есть Моссовет. Пошёл туда (больше я не знал куда). А оттуда - "чёрный ворон", "Даниловка" (Центральный детприёмник). 4 дня в какой-то камере: два окна, милиционер у дверей, ни стула, ни стола, ни нар. Сидеть можно было на полу. Контингент - человек 50. 4 дня драк и избиений. Я был очень ослаблен и серьёзно сопротивляться не мог. Но поддаваться нельзя было. Ну что ж, хотя и окровавленный, но дотянул до следующего "этапа". Потом ещё неделя в нормальном помещении с кроватями, но в сильном холоде. Потом Пенза, детприёмник, далее - детдом в Нижнем Ломове Пензенской области. С месяц отлёживался. Зажили руки и ноги. Потом - торфоразработки, лесозаготовки, ремесленное училище в г. Сатке Челябинской области, завод карамзитного кирпича "Кирамзит".
25 сентября 1944 г. вернулся в Витебск. На месте бывшего детдома - несколько кучек битого кирпича, да среди этого мусора кое-где детские сандалики. В самом Витебске - то же ничего. На главной улице, вдоль трамвайной линии пробилась приличная травка - недурной корм для коз. А кругом развалины. На моей родной деревянной улице (Песковатики) в основном одни фундаменты. И здесь я окончательно понял, что я остался совершенно один: мама, сестрёнка, брат Гриша расстреляны. Два брата, Лёва и Давид, неизвестно где, да и живы ли? Из других родственников я никого раньше не знал.
Далее опять ФЗО в Орше, опять детдом, попытки продолжения учёбы. Закончил среднюю школу, поступил в педагогический институт, физмат. Но нужно было зарабатывать на жизнь. Воспитатель в детдоме. Армия. Грузчик. Фрезеровщик. Конструктор. Политехнический институт(заочные - Ленинградский и Минский). Бросил на пятом курсе - больше болел, чем учился. Так и не получил законченного высшего образования и не приобрёл настоящей специальности, не стал хорошим специалистом. Создать себе хорошие жизненные условия так и не сумел: сказывались то недостаток физических сил, то пятая графа "еврей", то ответ на вопрос анкеты "проживал ли на оккупированной территории?" - "да".
Сейчас я в Израиле. Болезни, к сожалению, продолжаются... Не очень весело. Но я уверен, что оставшиеся годы (по возрасту я могу ещё прожить годы) можно ещё прожить достойно.
Автор Самуил Красильщиков (1928-1996г.г.). Написано в 1991 году.
С ПОМОЩЬЮ Б-ГА!
Я, Красильщиков Самуил, родился в 1928 году в городе Витебске, БССР. К началу войны 1941 г. был воспитанником детского дома, расположенного в восьми километрах южнее Витебска на шоссе Витебск-Орша.
5-го июля 1941г. наш детдом пытались эвакуировать, но, проехав километра два восточнее станции Рудня Смоленской области, 8-го июля 1941 г. наш эшелон был разбит немецкой авиацией. Вагон наш сгорел от прямого попадания бомбы.
Мы, оставшиеся в живых воспитанники, во главе с одной оставшейся воспитательницей, пытались идти дальше пешком в сторону Смоленска. Шли ночами, опасаясь обстрела немецкой авиации.
Малыши не выдерживали, засыпали на ходу на дороге, находили их в темноте, подымали и шли дальше. Маршрут точно не знаю, но знаю, что вблизи шли бои за Смоленск, прошли город Каспля Смоленской области. Потом, где-то под Ярцевом, высадился немецкий десант, и мы оказались на территории, занятой немецкими войсками.
Это было в конце июля (а может быть, в начале августа). Остановились в одной из деревень, расположились в довольно обширной деревенской бане. Часть сохранившихся наших вещей обменивали на хлеб и молоко у местных жителей. Иногда нам давали мясо. Кончалось лето. Как быть дальше? Пришлось возвратиться в наш бывший детдом на Витебщине. Возвратились мы где-то в середине или ближе к концу августа 1941 года. Два наших двухэтажных здания были уже заняты немецкими учреждениями (санчасть, кажется, и какой-то штаб). Деревянная одноэтажная школа - под казарму немецких солдат. Нам освободили полшколы, и мы стали там жить. Директором стал бывший учитель русского языка в нашей школе до войны - Павленко Антон Емельянович.
Тогда же я узнал, что моя мама и сестра попали в гетто в Витебске, образованное где-то в начале сентября 1941 г. Брат мой Гриша, 1924 года рождения был забран в августе 1941г. и расстрелян. (Маму и сестрёнку расстреляли вместе с гетто где-то в ноябре 1941г.)
В начале сентября 1941 г. я был в гетто и искал там маму, но не нашёл. Расположено гетто было на западном берегу Западной Двины. Туда вёл через Двину понтонный мост, наведённый немецкими войсками взамен взорванного отступавшими войсками Красной Армии постоянного моста. Вдоль западного берега реки была натянута колючая проволока в редкие две-три нити. За этой проволокой до самого железнодорожного вокзала, протянувшись вдоль реки, и находилось гетто. Мужчин я там не видел. Были дети, женщины, старики и старухи. Я там не заметил ни одного целого здания. Всё было разрушено и взорвано. Висели лестничные клетки. На них я видел сидевших и лежавших, каких-то опухших старых женщин, кое-где дети. Каким-то образом заехала туда крестьянская подвода, а на ней - соломенная подстилка. Сбежались люди, расхватали солому и стали жевать её. Я понял, что они очень голодны. Хлынул сильный ливень и поиски мамы я прекратил, рассчитывая через неделю повторить их.
Вернувшись в детдом, я узнал, что Витебской комендатурой отдано распоряжение составить список национальностей воспитанников. Нас оказалось шесть евреев, в том числе три девочки. Евреи, то есть мы, должны были быть доставлены в Витебское гетто.
Я уже видел, знал, что нас там может ожидать. Конкретно, каков конец будет гетто, я, конечно, не знал, но чувство большой опасности было, носились слухи и пр. Мы (втроём) сговорились сбежать.
Девочки побоялись. В дальнейшем я узнал, что их расстреляли.
Сбежали и скрылись в лес, что находился между двумя шоссейными дорогами: Витебск-Орша и Витебск-Смоленск. Это произошло 25 сентября 1941г. Неделю прожили в лесу в сооружённом нами шалаше из веток. Подкапывали на опушке колхозную картошку, пекли её и тем питались. Было холодно ночами и страшновато. Надо было что-то предпринять. Решили идти на Москву. Маршрут - восток, туда, где всходит солнце.
Шли по-разному: по лесным опушкам, по шоссе, но было опасно; затем просёлочными дорогами, по лесу, ориентируясь в солнечную погоду по солнцу. Достаточно помёрзнув и наголодавшись, а потому и осмелев, стали заходить в деревни, просить ночлега. Чаще всего пускали, давали покушать и даже с собой. Кое-где нам дали даже что-то из одежды (мы вышли одетыми по-летнему. Но зима наступала рано (в начале октября уже пошёл первый мокрый снег). Подножный корм исчез.
Однажды, недалеко от Смоленска, нас задержали в какой-то сосновой чаще немецкие солдаты. Там, оказывается, расположилось небольшое немецкое подразделение, а мы его не заметили. Две недели нас держали, заставив пилить дрова и чистить картошку. Потом отвезли в Смоленскую коммендатуру. Бургомистр велел оформить на нас какие-то бумаги, и пало подозрение, что мы "юды". В помещении было много гражданских лиц и немецких офицеров, но выхода не было, и мы "пустились" бежать. Нам удалость выскочить и уйти от погони, видимо не очень усердной. Просидели в Смоленске в резервуаре с позеленевшей водой какого-то бездействующего фонтана. С наступлением темноты выбрались за город и попали в какой-то лесок. Костёр нечем было развести, да и боялись его разводить. Вот и пришлось оставаться в мокрой одежде. Далее - опять просёлочными дорогами...
Не знаю, как объяснить следующее: утром, выйдя из деревни, где мы переночевали, собрались идти дальше. Но один из нас, Бим Борис, повёл себя странно. Глаза широко раскрыты, зрачки расширены, стал агрессивным, начал ходить вокруг нас кругами, всё более и более увеличивая их радиус. Была метель, мы начали мёрзнуть, уговаривали его идти дальше, но он молча продолжал расширять круги, всё дальше удаляясь от нас. Так и скрылся он в усиливавшейся снежной метельной мути. Больше я о нём никогда ничего не слышал.
Думаю, что у него после всего не выдержали нервы, что-то произошло с психикой.
Мы остались вдвоём с Торговцевым Рахмилом. Пошли дальше. Просёлочные дороги, деревни. Почему-то было попали в Калужскую область, стали брать левее, опять попали в Московскую область. В одной из деревень остановились в пустой школе. Там на полу валялись картошка, солома, банки, бутылки. Сварили в печи картошку, "заправили" остатками из банок и бутылок, поели, а дальше ничего не помню. Очнулся в какой-то хате на печи, накрыт тулупом. Хозяева мне сказали, что я был без сознания около трёх суток. Сказали, что мой "попутчик-еврейчик" взят на ночлег в другую хату. Больше я его не видел.
Я остался один. Пошёл дальше. Идти стало почти невозможно. Сильные морозы, появилось тяжёлое дыхание в груди, сильные боли в животе. К тому времени у меня уже были обморожены пальцы ног и рук, кое-где лицо. Последнее время я мог преодолеть расстояние только от одной деревни до другой, а это всего2-3 километра, может где-то и больше.
Но уже слышна была артиллерийская канонада, иногда даже пулемётная очередь. Значит, близок фронт, т.е. конец пути. И я шёл дальше. Я попросился на ночлег в одной из очередных деревень. И вдруг крики: "Ой, жгут дома!" Все стали выбегать из домов. Я тоже. Немецкие солдаты с факелами в руках поджигали дома. Жители деревни куда-то устремились. Я за ними, но вскоре отстал. Бежать я не мог. Все скрылись в ближайшем лесу. Я добрался до леса, но никого. Темно, мороз, один, ночь. Я почувствовал, что замерзаю. Потянуло видневшееся сзади зарево, и я возвратился в ту же деревню. Ни жителей, ни немцев. Два пылающих ряда домов. Улица была довольно широкой, и поэтому можно было между двумя рядами терпеть жару. Зато я согрелся. Так и просидел на пенёчке между горящими домами. Полнейшая тишина, да слабое потрескивание догорающих домов. Вскоре они стали разваливаться, да и начало светать. Стало опять холодно, и я пошёл дальше. Выйдя на опушку небольшого леска, я наткнулся на наших, советских солдат. В ватных брюках и фуфайках, в ушанках они кто сидел, кто лежал на снегу, а командир делал какую-то перекличку. Я понял, что я перешёл линию фронта. Это произошло 22 декабря 1941 года где-то в районе Можайска.
Далее - особый отдел какой-то воинской части, почему-то раздевание догола, допрос, били, но не очень сильно, стерпеть можно было (приняли за немецкого "лазутчика"), потом ночью под охраной - в штаб какой-то дивизии, там беседа с командиром с двумя ромбами. Видимо разобрался, отпустили. Далее - Москва. Я слышал, что там есть Моссовет. Пошёл туда (больше я не знал куда). А оттуда - "чёрный ворон", "Даниловка" (Центральный детприёмник). 4 дня в какой-то камере: два окна, милиционер у дверей, ни стула, ни стола, ни нар. Сидеть можно было на полу. Контингент - человек 50. 4 дня драк и избиений. Я был очень ослаблен и серьёзно сопротивляться не мог. Но поддаваться нельзя было. Ну что ж, хотя и окровавленный, но дотянул до следующего "этапа". Потом ещё неделя в нормальном помещении с кроватями, но в сильном холоде. Потом Пенза, детприёмник, далее - детдом в Нижнем Ломове Пензенской области. С месяц отлёживался. Зажили руки и ноги. Потом - торфоразработки, лесозаготовки, ремесленное училище в г. Сатке Челябинской области, завод карамзитного кирпича "Кирамзит".
25 сентября 1944 г. вернулся в Витебск. На месте бывшего детдома - несколько кучек битого кирпича, да среди этого мусора кое-где детские сандалики. В самом Витебске - то же ничего. На главной улице, вдоль трамвайной линии пробилась приличная травка - недурной корм для коз. А кругом развалины. На моей родной деревянной улице (Песковатики) в основном одни фундаменты. И здесь я окончательно понял, что я остался совершенно один: мама, сестрёнка, брат Гриша расстреляны. Два брата, Лёва и Давид, неизвестно где, да и живы ли? Из других родственников я никого раньше не знал.
Далее опять ФЗО в Орше, опять детдом, попытки продолжения учёбы. Закончил среднюю школу, поступил в педагогический институт, физмат. Но нужно было зарабатывать на жизнь. Воспитатель в детдоме. Армия. Грузчик. Фрезеровщик. Конструктор. Политехнический институт(заочные - Ленинградский и Минский). Бросил на пятом курсе - больше болел, чем учился. Так и не получил законченного высшего образования и не приобрёл настоящей специальности, не стал хорошим специалистом. Создать себе хорошие жизненные условия так и не сумел: сказывались то недостаток физических сил, то пятая графа "еврей", то ответ на вопрос анкеты "проживал ли на оккупированной территории?" - "да".
Сейчас я в Израиле. Болезни, к сожалению, продолжаются... Не очень весело. Но я уверен, что оставшиеся годы (по возрасту я могу ещё прожить годы) можно ещё прожить достойно.
Комментариев нет:
Отправить комментарий